«Ни звука в угрюмой тиши каземата…»

Ни звука в угрюмой тиши каземата,
Уснул у тяжелых дверей часовой.
Нева, предрассветной дремотой объята,
Зеркальною гладью лежит за стеной.
По плитам сырого, как склеп, коридора
Не слышно привычных дозорных шагов,
И только с белеющей башни собора
Доносится бой отдаленных часов.
Внимая им, узник на миг вспоминает,
Что есть еще время, есть ночи и дни,
Есть люди, которым и солнце сияет
И звезды свои зажигают огни;
Что он еще жив, хоть сознанье и силы
Слабеют в нем с каждым угаснувшим днем,
И что эти плиты – не плиты могилы,
А плиты тюрьмы, позабывшейся сном.

Кого ж стерегут эти тихие воды,
Гремящая сталь заостренных штыков,
И крепкие двери, и душные своды,
И тяжкие звенья позорных оков?
Ответьте, не мучьте… Душа изнывает!
И пусть – если люди бездушно молчат –
Мне плеском и шумом Нева отвечает
И мертвые камни проклятьем гремят…
Кровавая повесть! Позорная повесть!
На суд перед гневной отчизной твоей,
Холопская наглость, продажная совесть
И зверская тупость слепых палачей!
И ты, повелитель, как заяц трусливый,
Дрожащий на дедовском троне своем,
На суд беспощадный, на суд справедливый
С руками в крови и…

1882