Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви

Простите
        меня,
          товарищ Костров,
с присущей
        душевной ширью,
что часть
       на Париж отпущенных строф
на лирику
     я
         растранжирю.
Представьте:
      входит
         красавица в зал,
в меха
   и бусы оправленная.
Я
   эту красавицу взял
         и сказал:
– правильно сказал
         или неправильно? –
Я, товарищ, –
      из России,
знаменит в своей стране я,
я видал
   девиц красивей,
я видал
   девиц стройнее.
Девушкам
     поэты любы.
Я ж умен
     и голосист,
заговариваю зубы –
только
   слушать согласись.
Не поймать
        меня
        на дряни,
на прохожей
         паре чувств.
Я ж
  навек
     любовью ранен –
еле-еле волочусь.
Мне
  любовь
        не свадьбой мерить:
разлюбила –
      уплыла.
Мне, товарищ,
         в высшей мере
наплевать
     на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица,
        не двадцать, –
тридцать…
     с хвостиком.
Любовь
   не в том,
        чтоб кипеть крутей,
не в том,
     что жгут у́гольями,
а в том,
   что встает за горами грудей
над
  волосами-джунглями.
Любить –
     это значит:
           в глубь двора
вбежать
   и до ночи грачьей,
блестя топором,
        рубить дрова,
силой
   своей
      играючи.
Любить –
     это с простынь,
            бессонницей рваных,
срываться,
     ревнуя к Копернику,
его,
  а не мужа Марьи Иванны,
считая
   своим
      соперником.
Нам
  любовь
         не рай да кущи,
нам
  любовь
        гудит про то,
что опять
     в работу пущен
сердца
   выстывший мотор.
Вы
  к Москве
        порвали нить.
Годы –
      расстояние.
Как бы
   вам бы
         объяснить
это состояние?
На земле
      огней – до неба…
В синем небе
      звезд –
            до черта.
Если б я
      поэтом не́ был,
я бы
  стал бы
         звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,
   стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат
      авто
     по улице,
а не свалят на́земь.
Понимают
     умницы:
человек –
     в экстазе.
Сонм видений
      и идей
полон
   до крышки.
Тут бы
   и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот
      с какой-то
          грошовой столовой,
когда
      докипело это,
из зева
   до звезд
         взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан
     хвост
        небесам на треть,
блестит
   и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным
           на звезды смотреть
из ихней
       беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
         и вести,
           и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
         головы
            спиливать с плеч
хвостатой
     сияющей саблей.
Себя
     до последнего стука в груди,
как на свиданьи,
        простаивая,
прислушиваюсь:
        любовь загудит –
человеческая,
      простая.
Ураган,
   огонь,
      вода
подступают в ропоте.
Кто
  сумеет
     совладать?
Можете?
       Попробуйте…

[1928]