Бей белых и зеленых

1

Жизнь – фонтан.
        Открывайте и пейте-ка!
Забульбулькало в горлышке узком.
Обнимай
       бутылки,
        поэтика!
Вторьте
   пробкам,
        театр и музыка!
Заучена
   песня
      раньше азов, –
поют,
      кутежами бало́ваны, –
как Аристотель,
         мудрец-филозо̀ф,
про́пил
   свои
        панталоны.

2

Душу
     пуншем
          и шуткой греючи
над омаром
     с фарфоровых блюд,
ты спроси
     Александр Сергеича:
– Что вы любите? –
         «Я?
           Люблю –
и блеск, и шум, и говор балов,
и в час пирушки холостой
шипенье пенистых бокалов
и пунша пламень голубой».
Прекрасной
        дамы
        тень сквозная
мелькнет
       в бутылочной длине, –
а пьяный
       Блок
      бубнит:
         «Я знаю,
я знаю – истина в вине».
Пенится
      бокал золоторунный…
Петербурговы буруны
черных
   роз
     намели пучки…
«И тотчас же в ответ что-то грянули струны,
исступленно запели смычки».
А Северянин
      в эти
разливы струн
      и флейтин
влез
  прейскурантом вин:
«Как хорошо в буфете
пить крем-дэ-мандарин».
Сдавались
     флейты
        пастушеским дудкам;
колючками рифм,
        как репей,
Сергей Есенин
      пристал к проституткам:
«Пей, выдра, пей!»
Куда пойдешь?!
          И годы назад
Маяковский
        мечтал и мяк,
сидел
      в пролетавших ночах,
            «глаза
уткнув
   в желтоглазый коньяк».
А «Травиаты»
      из театров,
           из маленьких и больших,
расканареивались
        по воздушной волне…
Пей
  и подпевай,
          безголос и фальшив:
«Налейте, налейте бокалы полней!»
Пока
     заморские
         шипучие три́нкены
лакали
   дворяне,
тянул
      народ,
         забитый и закриканный,
бочки
      разной дряни.
Попы поощряли:
           «Терпите, братие,
пейте,
       причащайтесь, как велит вседержитель.
На Руси
   веселие пити,
не можно
     без водки
         жити».
И под скрип телег,
        и под луч луны
пили
     и зиму и лето…
Аж выводились
         под Москвою
               белые слоны
и змеи –
        зеленого цвета.

3

Не нам
   о богатых
           песней казниться.
– Пейте,
     господа!
Услужливо
        греет
        разная Ницца
наследство
     ваших подагр.
Мы там,
      где небо
        взамен потолка,
с тобою,
      нищь и голь.
Тебе
     времена
      в коммуну толкать, –
но встанет четверть –
            и вся недолга́,
и топит
   борьбу
      алкоголь.

4

Мылом-цифрами
        смойте с водки
поэтический
         грим
        красотки.
Копытом
       по книге
        ступай, вино,
четверкой
     своей
          свиной.

5

В рабочий подвал,
           вонючий
            и нищий,
прохрюкало
        пьяное
           рыло свинищи:
«Не сетуй
       на жизнь,
           подвалом задушенную, –
построит
       водка
      жилплощадь воздушную.
Зачем
      бороться тебе
           из-за платы,
сивуха
   разделает
           в бархат заплаты.
Чего подыматься,
        расправой грозя им, –
напьешься
     и станешь
         банкир и хозяин».
И вместо того,
      чтоб к винтовке и бомбе, –
к бутылке
       тянули
          руки обе.
Панель
   метет
          бороденка-веник.
Вино –
      творец черепах.
И вдруг
   черепаха
        встает с четверенек,
бутылкой
       громит
          черепа́.
Рвет Ниагарой, –
        слюнявый,
               матовый.
И режет
   визг
         тишину:
на пятерню
     волосенки наматывая,
муж
  ликбе́зит жену.

6

Посмотрите только –
дети алкоголика.
Будет
      папа
крыть и рвать.
Прячься
      за шка̀пы,
лезь под кровать.
Фонарей сияние.
Телом – клопики,
рты –
   обезьяньи,
узкие лобики.
Олька
       да Колька,
дети алкоголика.

7

Разлегся…
     распластан рвотною лужею…
Ноздря –
     носорога сдует.
Теперь
   какое он, к черту, оружие –
лежит,
   разряжён вхолостую.
Пожаром губ
         ища глото́к,
храпит
   на весь куток.
А с неба
      убран
      звезд лоток:
– Вставай,
     пора –
            гудок! –
Выспись,
       вытрезвись,
         повремени.
Но ждет
      завод,
      раздымя́сь.
Как в мясорубку,
           тащит
             в ремни
кило
  проспиртованных мяс.
А песня
   хрипит,
         под гармонь сложена́:
«Пей,
   пропивай,
        что пропьем, наживем».
Завод
      и деньга́,
      пиджак
         и жена, –
словом –
     жизнь
          пропита живьем.
Заглохший
     завод
        обступило репье,
загнали
   в бутыль
        казну и тряпье,
потоплено
     донцем низом…
А што,
   товарищ,
          если
         пропьем,
как брюки,
     и коммунизм?

8

Всосалась
     в горлышко узкое
братва
   Орехово-зуевская.
Нехватает
     ни платья,
         ни корма,
но пьянее
        дыма –
        Сормово.
От пионеров
          до старцев
пьет,
     выпивает Ярцево.
Царит бутыль
      и орет уже:
– Гоните
     жратву и жертвы! –
четырежды кроет
        пьяный бюджет
нищие
   наши
         бюджеты.
Когда,
   грамотеев
        по школам творя,
надсаживаем
          буквой
             глотки,
встают
   из-за каждого букваря
четыре бутылки водки.
Когда
       четвертной
        на починку мостов
не выудишь
        из кошелька,
любой
   с удовольствием
              тратит сто,
чтоб, ноги ломая,
        валялся пластом
у двери
   пивной
      и шинка.

9

Пьяному
      водка
      всего превыше.
«Поэма?
      Какая такая?
Как же не пимши?!
           Мы привыкши».
И стих
   отбросил, икая.
Но ты –
       комсомолец,
         и волю твою
не смяла
      болезнь, горька́.
Здоровье на знамя!
           За юность воюй!
Петлей
   врага
          зааркань.

10

Чтоб коммунизм
          не пропи́ли мы,
победу
   пьянкой развея,
серой
       змеею фильмы
задушим
      зеленого змея.
Разыщем
      животных –
         и двинем на них!
И после
   атак
         и засад
загоним
   белых
      слонов и слоних
в решетчатый
      зоосад.

[1928]