„Верую“ пели пушки и площади…

«Верую» пели пушки и площади.
Хлещет извозчик коня,
Гроб поперек его дрог.
Образ восстанья
Явлен народу.
На самовар его не расколешь.
Господь мостовой
Вчерашнею кровью написан,
В терновнике свежих могил,
В полотенце стреляющих войск,
Это смотрит с ночных площадей
Смерти большими глазами
Оклад из булыжных камней.
Образ сурового бога
На серой доске
Поставлен ладонями суток,
Висит над столицей. Люди, молитесь!
В подвал голубые глаза!
Пули и плети спокойному шагу!
– Мамо!
Чи это страшный суд? Мамо!
– Спи, деточка, спи!
Выстрелов веник
Кладбищем денег
Улицы мёл –
Дворник косматый.
Пуля вдогонку, пуля вдогонку!
Трое уселось за конку.
Трое свинцовыми тропами
Сделаны трупами!
Дикий священник
В кудрях свинцовых
Сел на свинцовый ковер возле туч.
В зареве кладбищ,
Заводских гудках, ревевших всю ночь,
Искали черт Господа смерти.
Узнавая знакомых,
Люди идут подымать крышки гробов, гуськом, вереницей.
Черные улицы.
Пуля цыганкой из табора
Пляшет и скачет у ног.
Как два ружейные ствола,
Глаза того, кто пел:
«До основанья, а затем…»
Рукою сжатая обойма, внизу мерцанье глаз толпы.
Это смех смерти воистину.
Пел пуль пол.
Ветер свинцовый,
Темной ночи набат,
Дул в дол голода дел.
Стекла прекрасными звездами
Слезы очей пули полета.
Шаги по стеклянному снегу
Громко хрустят.
За стеклянной могилой мяукает кошка.
«Туса, туса, туса!
Мзн да да цацо».
Пели пули табора улиц.

Ветер пуль
Дул в ухо пугливых ночных площадей.
Небо созвездий наполнило куль.
Облако гуль
Прянуло кверху.
Нами ли срубленный тополь падал сейчас,
Рухнул, листвою шумя?
Или, устав несть высоту,
Он опрокинулся и схоронил многих и многих?
Срубленный тополь, тополь из выстрелов
Грохнулся наземь свинцовой листвой,
На толпы, на площади!
Срубленный тополь, падая, грохнулся
Вдруг на толпу, падал плашмя,
Ветками смерти закрыв лица у многих?
Лязга железного крики полночные
И карканье звезд над мертвецкою крыш.
Эта ночь темней голенища!
Множество звезд, множество птиц
Вдруг поднялось кверху!
Мною испуганы!

1919–1920, 1922