Полужелезная изба…

Полужелезная изба,
Деревьев тонкая резьба.
О, белый ветер умных почек!
Он плещется в окно.
И люди старше нас
Здесь чтили память Гаршина.
Ему, писателю, дано
Попасть к тебе, безумью барщина!
Душою по лавинам
Безумных гор рассыпать крылья
И гибнуть пленником насилья.
Души приказ был половинам:
Одной носиться по Балканам,
Другой сразиться с черным великаном,
Поймавшим аленький цветочек,
И сквозь железный переплет
Стремиться в лестницы пролет.
Русалка черных пропастей
Тучу царапающего дома,
С четою черных дыр, с охапкою костей,
Кому ты не знакома?
Похожий на зарю цветок,
И он – мучения венок!
Кругом безумного лица
Огонь страдания кольца.
С тех пор ручная молния вонзила
В покои свой прозрачный хлев,
Прозрачный и высокий,
Свершилась прадедов мечта:
Судьба людская покорила
Породу новую скота.
Хрипит русалкой голос дев,
Пророка сердце – их потеха.
Понять их сердце не успев,
Они узор вражды доспеха.
Опять! Опять! Все то же, то же:
Род человеческий – прохожий
Все той же сумрачной долины,
Где полог звезд надменно синий.
Лишь туч суровая семья
Бег неприютный осеняет,
Шатром верховное тая,
И ветер тени удлиняет.
Все неуютно, все уныло
И все, что есть, то было, было!
И к каждому виску народа
Приставлено по дулу.
И оба дали по посулу,
Что переменится природа
Страны заката и восхода.

– Милостивый государь, позвольте закурить!
Ключи! ключи стучат! Нужно отворить.
– Давай, давай, будемте смолить.
– Есть спички? Ни черта!
– Милостивый государь, я пробыл в чреве у кита
Три ночи и три дня,
После французы, немцы и американцы спасли меня
У Южной Африки зимой.
И Гинденбург – племянник мой!
Дедушка-леший воду проносит
Славянским хитрым простецом.
И думец-меньшевик неясно просит
(Он бел и бледен, без кровинки):
«Как брату! Дайте хлеб как брату…»
– Можно войти? – рычит медвежий голос,–
Я голоден!
Славяне, скифы и германцы
Жили селами…
Я голоден…
Уйдите, оборванцы!
Ну, буду убирать светелку.–
Безумный беглыми руками играет Ребикова «Елку».
– Ну что же, новости какие?
– Пал Харьков, скоро Киев.–
Блестят имена Кесслера и Саблина.
Старо-Московская ограблена.
Богач летит, вскочив в коляску,
И по пятам несется труд
В своей победе удалой.
Но пленных не берут.
Пять тысяч за перевязку,
А после голову долой.
В снегу на большаке
Лежат борцы дровами, ненужными поленами,
До потолка лежат убитые, как доски,
В покоях прежнего училища.
Где сумасшедший дом?
В стенах или за стенами?

Москвы суровый клич:
«За черным золотом на Дон!»
– Ну что ж, Москву покажут на Дону!
Прорубим на Кубань окно!
– А мы махнем к Махно
И, притаившись по лесам,
Подымем ближе к небесам
Слуг белого цветка:
Блеснут погоны золотые!
Батьки Махно сыны лихие
Костры раскинут удалые,
И мерным звуком винтарей
Разят поклонников царей
(Где раньше погибал «Спартак»),
«Нет сдачи» – пулей рокоча.
А после кровный уносил рысак
На Дон далекий богача.
В объятьях пушечного шума,
Где с мертвым бешенством у рта
Навеки лег на боковую
Послушник вековому вечу
С суровой раною на лбу,–
Ведут тяжелую пальбу.
И вот удачу боевую
Коней доверив табуну,
Промчалась алая Кубань
Волной воинственной мазурки,
Как мотыльки, трепещут бурки.
Сабурка – мы? Иль вы з Сабурке?
Ужели прав ваш сон кровавый,
Где поколения пропали,
Как вишни белые в цвету?
И мы, безумные, припали
Лицом к темничному стеклу…
– На Дон! На Дон!
И дико захохочет он:
«Железяку на пузяку! Стройся!»
А надзиратель крикнет: «успокойся!»
Быть посему и бить по всему!

Страна Олелька и Украйна!
Где звезд небесных детвора!
В полях головки белокурые,
У сельской хаты те же белые цветы.
Но бьются лени и труды.
И носят храбрых кони куцые,
И над могильницей Байды
Стоят сыны Конфуция.
И сквозь курган к умершим некогда отцам
Доносится: «Мир – хижинам, война – дворцам!»
Плитой могильною Серка
Смотрел в окно холодный день.
Шатром конины
Голодных псов сокрыла туша.
Давно ли вишня, хмель и груша
Богинями весны цвели на Украине!
Ночей заплаканные очи
Стоят над Байдиной могилой,
И кто-то скачет что есть мочи
В долину красного цветка.
Земного шара Рада
Витает над страной,
Где дикий половчин
Громил стрелою пахаря
И жалось к дереву овечье стадо.
Как вопль смерти громок!
Нагое тело без овчин
Лежит – не надо знахаря.
И так же лег его потомок.
Пред смертью, что ему звучали:
Опришков голоса с Карпат?
Московский к бедноте набат?
Теперь засни и стань цветами…

1919