Голод

I

Почему лоси и зайцы скачут в осеннем лесу,
Прочь удаляясь?
Люди съели кору осины,
Елей побеги зеленые.
Жены и дети бродят в лесах
И собирают березы листы
Для щей, для окрошки, борща,
Елей верхушки и нежно серебряный мох –
Пища лесная.
Зубы будут от елей точно у лося.
«Нет желудей! Люди желуди съели»,–
Скакала и жаловалась белка.
Исчезли кроты и мыши лесные.
Лиске негде курятину взять.
Зайка бежит недовольно –
Из огорода исчезла капуста.
Дети, разведчики пищи,
Бродят по рощам,
Жарят в кострах белых червей,
Зайца лесные калачики и гусениц жирных,
Жирных червей от оленей-жуков
Копают в земле и на зуб кладут,
Хлебцы пекут из лебеды,
За мотыльками от голода бегают.
И тихо лепечут по-детскому малые дети
О других временах,
Огромно темнея глазами.
Чтоб голод смотрел через детские лица,
Как бородатый хозяин.
Тают детишки.
Стали огромными рты, до ушей протянулись,
Глаза голубыми очками иль черными
Зеркалом гладким кругло блестят на лице,
Хребет утончился носа,
Острый, как ножик, бледный и птичий концом,
Кожа светла, как свеча восковая.
Светятся миру белой свечой около гроба
Дети в лесу.
На зайца, что нежно прыжками
Скачет в лесу,
Все восхищенно засмотрелись,
Точно на светлого духа явление.
Но он убегает легким видением,
Кончиком уха чернея.
А дети долго стояли, им очарованные.
Это сытный обед проскакал.
Вот бы зажарить и съесть!
Сладкий листок, скусный-прескусный,
Сладкая травка, слаще калачика.
«Бабочка, глянь-ка, там пролетела».–
«Лови и беги, а здесь голубая».
Мальчик на речке достал
Тройку лягушек,
Жирных, больших и зеленых.
«Лучше цыплят»,–
Говорил он сестрам обрадованным.
Вечером дети к костру соберутся
И вместе лягушек съедят,
Тихо балакая.
А может быть, будет сегодня из бабочек борщ.

II

Голод в деревне

А рядом в избе с тесовою крышею
Угрюмый отец
Хлеб делит по крошкам
Заскорузлыми пальцами.
Только для глаз.
И воробей,
Что чиликнул сейчас озабоченно,
Не был бы сыт.
«Нынче глазами обед.
Не те времена», – промолвил отец.
В хлебе, похожем на черную землю,
Примесь еловой муки.
Лишь бы глаза пообедали.
Мать около печи стоит.
Черные голода угли
Блестят в ямах лица.
Тонок разрез бледного рта.
Корова была, но зарезана.
Стала мешками муки и съеденным хлебушком.
Зарезал сосед, свои не могли.
Чернуха с могучими ребрами
И ведром молока в белом вымени.
Звучно она, матерь рогатая,
По вечерам теленку мычала,
Чтоб отозвался нежный теленок.
Девочки плакали.
Теленка же скушали сами,
Когда вышла конина в селе.
Жареху из серых мышей
Сын приготовил, принес.
В поле поймал.
И все лежат на столе,
Серея длинным хвостом.
Будет как надо
Ужин сегодня.
Ужин сегодня – чистая прелесть.
А раньше, бывало, жена закричала бы громко
И кувшин бы разбила вдребезги, брезгуя,
Увидя умершую мышь потонувшей в сметане.
Теперь же безмолвно и мирно
Мертвые мыши лежат на столе для обеда,
Свисая на землю черным хвостом.
«Жри же, щенок!
Не околеешь»,–
Младшему крикнула мать
И убежала прочь из избы.
Хохот и плач донеслись
С сеновала.
И у соседей в соломенной хате
Подан обед на дворе.
Подан обед, первое блюдо
В чугуне – кипяток на полове.
Полезен прополоскать животы.
Кушайте, дети,
Резаной мелко соломы.
«Дети, за стол. Не плакать, не выть,
Вы ведь большие!»
Строже сделались лица.
Никто не резвился и не смеялся.
По-прежнему мать встала у печки,
Лицо на ладонь оперев и тоскуя.
Застыли от страха ребятушки,
Точно тайна пришла
Или покойник лежал среди них.
Кончен обед, глаза почернели и опустилися рты.
И разбрелись ребятишки.
В углу громадные матери
Темнеют глаза.
А что же второе?
Второе? – Общая яма,
Где, обнявши друг друга,
Лягут все вместе,
Отец и семья,
Мать и отец, сестры и братья,
С кротким лицом
Свечки сгоревшей.

<III>

Глаз огня
Без ресниц ливня или дождя
Жег нашу землю, наши поля
И народы колосьев.
Волнуясь соломой сухой,
Дымились поля и колос желтел,
Завял и засох смертью сухой.
Зерно, осыпаясь, кормило мышей.
Небо болеет? Небо – больной?
Нет у него влажных ресниц
Урожайной погоды, ливней могучих.
Сжигая траву, поля, огороды
Жестоко желтело око жары,
Всегда золотое, без бровей облаков.
Люди покорно уселися ждать
Чуда – чудес не бывает – или же смерти.
Это беда голубая.
Это засуха. В ряде любимых годов
Нашла себе пасынка.
Всё изменило, колос и дождь,
Труду землероба.
Разве не так же в поту, как всегда,
Сеяли этой весной пахаря руки
Добрые зерна?
Разве не так же с надеждой
На небо все лето смотрели глаза земледельца,
Дождя ожидая?
Голое око жары,
Око огня золотого
Жгло золотыми лучами
Нивы Поволжья.

По оврагу лесному, пыль подымая,
Спешила толпа к зеленым холмам и трем соснам.
Все, торопясь и волнуясь,–
Палка лесная в руках,
Длинные бороды клином,–
Волнуясь спешили.
Все торопятся, бегут, дети и взрослые.
Это сам голод.
Это за глиной святой,
Что едят точно хлеб,
Той, от которой не умирают,
Люди бегут, торопясь.
Одна ты осталась,
Когда все изменило,
Глина! Земля!
Голод гнал человечество.
Мужики, женщины, дети,
Заполнив овраг,
Спешат за святою землей
Вместо хлеба.
Глина – спаситель немой
Под корнями сосен столетних.

А в то же время ум ученых
В миры другие устремлен,
Из земель, мысли подчиненных,
Хотел построить жизни сон.

Октябрь 1921