Жизнеописание Ники

1

«Нет, я не льстец!» Мои уста
Свободно Ника славословят.
Ни глад, ни мор, ни теснота,
Ни трус меня не остановят.

Ты скромен, Ника, но ужель
Твои дела мы позабыли?
Преследуя святую цель,
Трудился с Филиппом – не ты ли?

Ты победил надеждой страх,
Недаром верила Россия!
На Серафимовых костях
Не ты ли зачал Алексия?

Не ты ль восточную грозу
Привлек, махнувши ручкой царской?
И пролил отчую слезу
Над казаками – в день январский?

Толпы мятежные лились…
У казаков устали руки.
Но этим только начались
Твои, о Ник, живые муки.

Ты дрогнул, поглядев окрест,
И спешно вызвал Герра Витта…
Наутро вышел манифест…
Какой? О чем? Давно забыто.

Но сердце наше Ник постиг.
Одних сослал, других повесил.
И крепче сел над нами Ник,
Упрямо тих и мирно весел.

С тех пор один он блюл, хранил
Жену, Россию и столицу
И лишь недавно их вложил
В святую Гришину десницу.

Коль раскапризится дитя, –
Печать, рабочие и Дума, –
Вдвоем вы справитесь, шутя:
Запрете их в чулан без шума.

На что нам Дума и печать?
У нас священный старец Гриша.
Россия любит помолчать…
Спокойней, дети, тише, тише!..

И что нам трезвость, что война?
Не страшны дерзкие Германы.
С тобою, Ники, без вина
Победоносны мы и пьяны.

И близок, близок наш тупик
Блаженно-смертного забвенья,
Прими ж дары мои, о Ник,
Мои последние хваленья.

Да славит всяк тебя язык!
Да славит вся тебя Россия!
Тебя возносим, верный Ник!
Мы богоносцы – ты Мессия!

2

От здешних Думских оргий
На фронт вагонит Никс,
При нем его Георгий
И верный Фредерикс.

Всё небо в зимних звёздах.
Железный путь готов:
Ждут Никса на разъездах
Двенадцать поездов.
. . . . . . . . . . . . . . .

На фронте тотчас слово
Он обратил к войскам:
«Итак, я прибыл снова
К героям-молодцам.

Спокойны будьте, дети,
Разделим мы беду –
И ни за что на свете
Я с места не сойду.

Возил сюда сынишку,
Да болен он у нас.
Так привезу вам Гришку
Я в следующий раз.

Сражайтесь с Богом, тихо,
А мне домой пора».
И вопят дети лихо:
«Ура! ура! ура!»

Донцы Крючков и Пяткин
Вошли в особый пыл,
Но тут сам Куропаткин
С мотором подкатил.

Взирает Ника с лаской
На храброго вождя…
В мотор садятся тряский,
Беседу заведя.

Взвилася белым дыбом
Проснеженная пыль
И к рельсовым изгибам
Запел автомобиль.

Опять всё небо в звездах,
И пробкой, как всегда,
Шипят на ста разъездах
Для Ники поезда.

К семье своей обратно
Вагонит с фронта Никс.
И шамкает невнятно:
«В картишки бы приятно» –
Барон фон Фредерикс.

3

«Буря мглою небо» слюнит,
Завихряя вялый снег,
То как «блок» она занюнит,
То завоет, как «эс-дек».

В отдаленном кабинете
Ропщет Ника: «Бедный я!
Нет нигде теперь на свете
Мне приличного житья!

То подымут спозаранку
И на фронт велят скакать,
А воротишься – Родзянку
Не угодно ль принимать.

Сбыл Родзянку – снова крики,
Снова гостя принесло:
Белый дядя Горемыкин
В страхе едет на Село.

Всё боится – огерманюсь,
Или в чем-нибудь проврусь…
Я с французами жеманюсь,
С англичанами тянусь…

Дома? Сашхен всё дебелей,
Злится, черт ее дери…
Все святые надоели –
И Мардарий и Гри-Гри.

Нет минуты для покоя,
Для картишек и вина.
Ночью, «мглою небо кроя»,
Буря ржет, как сатана.

Иль послать за Милюковым?
Стойкий, умный человек!
Он молчанием иль словом
Бурю верно бы пресек!

Совершится втайне это…
Не откроет он лица…
Ох, боюсь, сживут со света!
Ох, нельзя принять «кадета»
Мне и с заднего крыльца!

Нике тошно. Буря злая
Знай играет, воет, лает
На стотысячный манер.
Буря злая, снег взвихряя,
То «эн-эсом» зарыдает,
То взгрохочет, как «эс-эр».

Полно, Ника! Это сон…
Полно, выпей-ка винца!
В «Речи» сказано: «спасен
Претерпевый до конца».

4

Со старцем Ник беседовал вдвоем.
Увещевал его блаженный: «Друже!
Гляди, чтоб не было чего похуже.
Давай-ка, милый, Думу соберем.

А деда – вон: слюнявит да ворчит.
Бери, благословись, который близко,
Чем не министр Владимирыч Бориска?
Благоуветливый и Бога чтит.

Прощайся, значит, с дединькою, – раз,
И с энтим, с тем, что рыльце-то огнивцем,
Что брюхо толстое – с Алешкою убивцем.
Мне об Алешке был особый глас.

Да сам катись в открытье – будет прок!
Узрят тебя, и все раскиснут – лестно!
Уж так-то обойдется расчудесно…
Катай, катай, не бойся, дурачок!»

Увещевал его святой отец.
Краснеет Ника, но в ответ ни слова.
И хочется взглянуть на Милюкова,
И колется… Таврический Дворец.

Но впрочем, Ник послушаться готов.
Свершилось всё по изволенью Гриши:
Под круглою Таврическою крышей
Восстали рядом Ник и Милюков.

А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели,
В углах таясь, шептались и бледнели.
Повиснули их буйные головки.
Там Ганфман был и Бонди из «Биржевки» –
Чтоб лучше написать о светлом дне…
И написали… И во всей стране

Настала некакая тишина,
Пусть ненадолго – все-таки отдышка.
Министров нет – один священный Гришка…
Мы даже и забыли, что война.

<Март 1916>