Из греческой антологии

  В обители ничтожества унылой,
О незабвенная! прими потоки слез,
И вопль отчаянья над хладною могилой,
  И горсть, как ты, минутных роз!
  Ах! тщетно всё! Из вечной сени
Ничем не призовем твоей прискорбной тени;
Добычу не отдаст завистливый Аид.
Здесь онемение; всё хладно, всё молчит,
Надгробный факел мой лишь мраки освещает…
Что, что вы сделали, властители небес?
Скажите, что́ краса так рано погибает!
Но ты, о мать-земля! с сей данью горьких слез
Прими почившую, поблеклый цвет весенний,
Прими и успокой в гостеприимной сени!

Свидетели любви и горести моей,
О розы юные, слезами омоченны!
Красуйтеся в венках над хижиной смиренной,
  Где милая таится от очей!
Помедлите, венки! еще не увядайте!
Но если явится, – пролейте на нее
  Всё благовоние свое
И локоны ее слезами напитайте.
Пусть остановится в раздумьи и вздохнет.
  А вы, цветы, благоухайте
И милой локоны слезами напитайте!

Свершилось: Никагор и пламенный Эрот
За чашей Вакховой Аглаю победили…
О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,
  Стыдливости девической оплот.
Вы видите: кругом рассеяны небрежно
Одежды пышные надменной красоты;
Покровы легкие из дымки белоснежной,
И обувь стройная, и свежие цветы:
Здесь всё – развалины роскошного убора,
Свидетели любви и счастья Никагора!

Явор к прохожему

Смотрите, виноград кругом меня как вьется!
  Как любит мой полуистлевший пень!
Я некогда ему давал отрадну тень;
Завял… но виноград со мной не расстается.
          Зевеса умоли,
Прохожий, если ты для дружества способен,
Чтоб друг твой моему был некогда подобен
И пепел твой любил, оставшись на земли.

Где слава, где краса, источник зол твоих?
Где стогны шумные и граждане счастливы?
Где зданья пышные и храмы горделивы,
Мусия, золото, сияющие в них?
Увы! погиб навек, Коринф столповенчанный!
И самый пепел твой развеян по полям.
Всё пусто: мы одни взываем здесь к богам,
И стонет Алкион один в дали туманной!

«Куда, красавица?» – «За делом, не узнаешь!»
– «Могу ль надеяться?» – «Чего?» – «Ты понимаешь!»
– «Не время!» – «Но взгляни: вот золото, считай!»
– «Не боле? Шутишь! Так прощай».

Сокроем навсегда от зависти людей
Восторги пылкие и страсти упоенье,
Как сладок поцелуй в безмолвии ночей,
Как сладко тайное любови наслажденье!

В Лаисе нравится улыбка на устах,
Ее пленительны для сердца разговоры,
Но мне милей ее потупленные взоры
И слезы горести внезапной на очах.
Я в сумерки вчера, одушевленный страстью,
У ног ее любви все клятвы повторял
  И с поцелуем к сладострастью
На ложе роскоши тихонько увлекал…
  Я таял, и Лаиса млела…
  Но вдруг уныла, побледнела
  И – слезы градом из очей!
Смущенный, я прижал ее к груди моей:
«Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?»
– «Спокойся, ничего, бессмертными клянусь;
Я мыслию была встревожена одною:
Вы все обманчивы, и я… тебя страшусь».

Тебе ль оплакивать утрату юных дней?
  Ты в красоте не изменилась
    И для любви моей
От времени еще прелестнее явилась.
Твой друг не дорожит неопытной красой,
Незрелой в таинствах любовного искусства.
Без жизни взор ее стыдливый и немой,
  И робкий поцелуй без чувства.
  Но ты, владычица любви,
  Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;
И в осень дней твоих не погасает пламень,
  Текущий с жизнию в крови.

  Увы! глаза, потухшие в слезах,
Ланиты, впалые от долгого страданья,
  Родят в тебе не чувство состраданья, –
  Жестокую улыбку на устах…
  Вот горькие плоды любови страстной,
Плоды ужасные мучений без отрад,
  Плоды любви, достойные наград,
Не участи для сердца столь ужасной…
Увы! как молния внезапная небес,
  В нас страсти жизнь младую пожирают
  И в жертву безотрадных слез,
  Коварные, навеки покидают.
Но ты, прелестная, которой мне любовь
Всего – и юности, и счастия дороже,
Склонись, жестокая, и я… воскресну вновь,
Как был, или еще бодрее и моложе.

Улыбка страстная и взор красноречивый,
В которых вся душа, как в зеркале, видна,
  Сокровища мои… Она
Жестоким Аргусом со мной разлучена!
  Но очи страсти прозорливы:
Ревнивец злой, страшись любви очей!
Любовь мне таинство быть счастливым открыла,
Любовь мне скажет путь к красавице моей,
Любовь тебя читать в сердцах не научила.

Изнемогает жизнь в груди моей остылой;
Конец борению; увы! всему конец.
Киприда и Эрот, мучители сердец!
Услышьте голос мой последний и унылый.
Я вяну и еще мучения терплю:
    Полмертвый, но сгораю.
Я вяну, но еще так пламенно люблю
  И без надежды умираю!
  Так, жертву обхватив кругом,
На алтаре огонь бледнеет, умирает
  И, вспыхнув ярче пред концом,
    На пепле погасает.

С отвагой на челе и с пламенем в крови
Я плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна.
О юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!
    Вверяйся челноку! плыви!

Между маем 1817 и началом 1818