Письмо

Увидя почерк мой, Вы, верно, удивитесь:
    Я не писала Вам давно.
  Я думаю, Вам это всё равно.
Там, где живете Вы и, значит, веселитесь,
    В роскошной, южной стороне,
  Вы, может быть, забыли обо мне.
  И я про всё забыть была готова…
    Но встреча странная – и вот
С волшебной силою из сумрака былого
  Передо мной Ваш образ восстает.

    Сегодня, проезжая мимо,
    К N. N. случайно я зашла.
  С княгиней, Вами некогда любимой,
  Я встретилась у чайного стола.
Нас познакомили, двумя-тремя словами
Мы обменялися, но жадными глазами
  Впилися мы друг в друга. Взор немой,
Казалось, проникал на дно души другой.
  Хотелось мне ей броситься на шею
  И долго, долго плакать вместе с нею!

  Хотелось мне сказать ей: «Ты близка
  Моей душе. У нас одна тоска,
Нас одинаково грызет и мучит совесть,
И, если оттого не станешь ты грустней,
    Я расскажу тебе всю повесть
    Души истерзанной твоей.
Ты встретила его впервые в вихре бала,
  Пленительней его до этих пор
    Ты никого еще не знала:
Он был красив, как бог, и нежен, и остер.
Он ездить стал к тебе, почтительный, влюбленный,
    Но, покорясь его уму,
Решилась твердо ты остаться непреклонной –
  И отдалась безропотно ему.
  Дни счастия прошли как сновиденье,
    Другие наступили дни…
О, дни ревнивых слез, обманов, охлажденья,
  Кому из нас не памятны они?
  Когда его встречала ты покорно,
    Прощала всё ему, любя,
  Он называл твою печаль притворной
    И комедьянткою тебя.
Когда же приходил условный час свиданья
  И в доме наступала тишина,
  В томительной тревоге ожиданья
  Садилась ты у темного окна.
  Понуривши головку молодую
  И приподняв тяжелые драпри,
  Не шевелясь, сидела до зари,
  Вперяя взоры в улицу пустую.
  Ты с жадностью ловила каждый звук,
  Привыкла различать кареты стук
    От стука дрожек издалёка.
    Но вот всё ближе, ближе, вот
  Остановился кто-то у ворот…
  Вскочила ты в одно мгновенье ока,
    Бежишь к дверям… напрасный труд:
Обман, опять обман! О, что за наказанье!
  И вот опять на несколько минут
  Царит немое, мертвое молчанье,
Лишь видно фонарей неровное мерцанье,
И скучные часы убийственно ползут.
И проходила ночь, кипела жизнь дневная…
  Тогда ты шла к себе с огнем в крови
  И падала в подушки, замирая
  От бешенства, и горя, и любви!»

  Из этого, конечно, я ни слова
  Княгине не сказала. Разговор
  У нас лениво шел про разный вздор,
И имени, для нас обеих дорогого,
    Мы не решилися назвать.
  Настало вдруг неловкое молчанье,
    Княгиня встала. На прощанье
  Хотелось мне ей крепко руку сжать,
И дружбою у нас окончиться могло бы,
  Но в этот миг прочла я столько злобы
    В ее измученных глазах,
  Что на меня нашел невольный страх,
  И молча мы расстались, я – с поклоном,
  Она – с кивком небрежным головы…

  Я начала свое письмо на вы,
  Но продолжать не в силах этим тоном.
  Мне хочется сказать тебе, что я
  Всегда, везде по-прежнему твоя,
    Что дорожу я этой тайной,
  Что женщина, которую случайно
    Любил ты хоть на миг один,
    Уж никогда тебя забыть не может,
Что день и ночь ее воспоминанье гложет,
  Как злой палач, как милый властелин.
Она не задрожит пред светским приговором:
  По первому движенью твоему
Покинет свет, семью, как душную тюрьму,
И будет счастлива одним своим позором!
    Она отдаст последний грош,
    Чтоб быть твоей рабой, служанкой
    Иль верным псом твоим – Дианкой,
  Которую ласкаешь ты и бьешь!

Р. S.

Тревога, ночь, – вот что письмо мне диктовало…
    Теперь, при свете дня, оно
    Мне только кажется смешно,
Но изорвать его мне как-то жалко стало!
Пусть к Вам оно летит от берегов Невы,
Хотя бы для того… чтоб рассердились Вы.
Какое дело Вам, что там Вас любят где-то?
Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь.
    И знайте: я не жду ответа
    Ни на письмо, ни на любовь.
Вам чувство каждое всегда казалось рабством,
  А отвечать на письма… Боже мой!
На Вашем языке, столь вежливом порой,
    Вы это называли «бабством».

Ноябрь 1882