Последний укус

Посвящается всем
умерщвленным людьми
питбультерьерам.

«Берегите собак – они
самая смелая часть
вашей жизни»

М. Хидашели

Меня взяли щенком. Я все помнил – каждый день и час моего роста. Помнил ожидание моего хозяина, ожидание моего превращения во взрослую собаку. Я ничего не знал о жизни людей, знал главное, и это главное было от чувства телом: знал, что у собак подчиненная роль по сравнению с этими существами, и принял это полностью.
У хозяина были и свои щенки, называемые детьми; они были ласковыми, но глупыми, и росли очень медленно, это злило, но я их любил за слабость и ожидание защиты.
Я вырос. Говорили, что в годовалом возрасте я выглядел вполне солидно и был отважным, чего, в принципе, и ожидали от моей породы, породы питбуля.
В один прекрасный день хозяин натравил меня на другую собаку. В тот день я ощутил вкус первого укуса и первой крови, чуть прогоркшей от палящего солнца и слипшихся волос. Эта другая не сопротивлялась долго, и чем больше она выдыхалась, тем энергичнее были мои челюсти. Я жал и жал их на горле этого шерстистого пса до тех пор, пока он не перестал шевелиться. Действо, которое люди называли убийством, радовало меня. Радовало и довольное лицо хозяина и пища, вкусная пища, которую я получил в тот день.
Я дрался часто, но многое изменилось после первого боя. Когда меня запирали в подвал, в маленькой черной комнате, и где я считал восходы солнца и питался жирными коричневыми тараканами этой пустоты, точно знал, что через 3 восхода я буду драться.
Люди в каких-то книжках читали, что питбули любят драться, даже больше, чем поесть – чушь! Я не выражал особого восторга перед боем. У меня не было рук – только четыре ноги. Человеки называли драку рукопашным боем, а я называл драку ногопашным; никогда не проигрывал ногопашную, хоть иногда изрядно доставалось, и меня рвали другие челюсти; я убивал, но в любой момент был и сам готов к смерти!
Хозяин за мои драки получал какие-то бумажки под названием «деньги», и судя по тому, как он был счастлив, держа их в руке, я понимал, насколько они были важны для него.
… Меня били, когда я не очень-то охотно выражал желание драться. Били сильно, ихними ногами. Кто-то еще написал в книжках, что питбули не чувствуют боли – это тоже неправда. Мне было больно, очень больно, но что-то внутри не позволяло скулить, скулить, когда железная палка опускалась на мою голову; скулить, когда чья-то огромная пасть сжимала мою еще не зажившую рану. Я терпел, и знал, что терпение у меня в крови; знал, что мою породу вывели высшие существа – люди – только лишь для драки. Они говорили, что мы больше ничего не умели, но я умел – умел любить детей – щенков моего хозяина, я заботился и охранял их и был готов умереть за них без сожаления.
Мне было 6 лет, когда я почувствовал, что не любил хозяина, он был злым, и ему нравилось лишь мое умение драться и убивать. Постепенно я стал ненавидеть эти драки из-за того, что было перед этим: черная комната, избиение, тараканы и голод – голод, который доводил меня до исступления.
Я стал огрызаться на него и стал получать за это серьезные побои.
В тот день у меня сильно болела голова; я был закрыт в черной комнате и ничего не видел одним глазом – какая-то желтая и вонючая мокрота лилась из правого уха и оглушала меня.
Когда взошло солнце, ожидание стало, как мое тело – другое тело, стоявшее рядом и царапающее железную дверь черной комнаты.
… Тот день я помню смутно, но помню всем существом, помню точно такое же сладостное ощущение сжатия челюстей, как и при первой драке, и кровь чуть другого запаха, имеющую сладкий вкус и заполнившую всю мою пасть. Я укусил, я укусил своего хозяина. Через минуту я услышал гром и ужасную боль в теле. Я не заскулил. Пришел покой, мышцы расслабились, и я понял, что это был мой последний укус.
… Там, где я сейчас нахожусь, не заставляют драться и не запирают в черную комнату. Тут солнце не заходит, и небо пахнет шоколадом…