ЛЕКЦИЯ НА ЗАГОРОДНОМ ПРОСПЕКТЕ

Разве можно верить пустым словам балерины?

Уход мужчин преображает город.
Не вскрыты бочки с краской. Только снег.
И между небоскрёбов – движенье вежливых шофёров.
Затормозив на светофоре,
Гнедая поворачивает кока-кола, белый хвост ея недвижим.
Сверкает лёд, блистает жесть, и рдеют купола.
Не пахнет рыбой, крепостью. Мороз и солнце. Bonjour!
Они уходят в социалистических фалангах.

Давно ли, Настенька, мы изучали рябь канала
И сравнивали: точно так кипит ячменный кофе
И облачками белыми напоминает ночь!
… как будто к моему отцу, броситься на шею,
и вовсе не затем, что право я имею,
но просто Вы меня фраппировали давеча,
а я-то лишь хотел всего-то десять тысяч…
нас обогнал на Воскресенском мерседес.

Сегодня тема, дамы и господа, «Витязь горестной фигуры».
Без литературы, без революции мы бы здесь и сейчас не сидели.
Читали бы себе манифест в Париже, по-старому рифмовали.
На плацу отнюдь по-гречески бы говорили,
Маршировали на запад, а не на зимние квартиры
С допотопным счётчиком воды, электричества, газа,
С немецкой проституткой и пекинской уткой.
Простите, дети, это гусь. Я его и сам боюсь.

Три дни до Рождества 1849 года.
Проснулся рано, наспех умылся и поехал в Семенцы.
Там переоделся в белое, стоял, как маленький герой,
В едином героическом строю. Послушал проповедь.
Народ не очень понял. Православный стиль бывает крут.
Нас приглашали для наглядности к столбам
По трое и расстреливали как бы понарошку.
Надвинув капюшоны на глаза.

Ещё ли непонятно?! Милый брат,
Там Царскосельский высился вокзал,
Я замерзал, тебя любил и вдруг сказал,
Как будто Спешневу: «Avec le Christ».
И тотчас валенки, тулуп и шапку
Мне дали, как сибирскому миссионеру.
Ещё Исход 12,5; Лука 3,7;
Эфесяне 2,5 и Первые Коринфяне 13.