Старшина

На ромашковом поле под Вязьмою - тишина.
День Победы здесь часто празднует старшина.
В гимнастёрку с тремя медалями он одет.
Гладит пальцами профиль Сталина старый дед.

Вроде лет пролетело немало уж с той поры,
только в памяти рану алую трудно скрыть:
здесь дивизия скопом к небушку вознеслась,
а вот с ним как-то мягко смертушка обошлась.

И броню там огнём корёжило, и тела,
и ручьём по сугробам съёженным кровь текла.
А его-то, видать, судьбинушка берегла:
не в рубашке, в кольчужке матушка родила.

Зубы сжав, он к воронке стаскивал пацанов.
Горбик Братской украсил касками под сосной.
Ни могилки теперь, ни сосенки - не сыскать
в поле том, что лежит вдоль просеки у леска.

А ведь многим из них не исполнилось двадцати.
Груз имён было в память полностью не вместить.
С ветром майским он вновь пошепчется, неспеша,
и остынет, войной изрешеченная, душа.
 
В этот день завсегда полагается бутылёк.
И над хлебушком с салом мается мотылёк.
Две чекушки подряд «поминные» -  без труда:
водка – вовсе не поле минное... Не беда!

Здесь, как будто, застыло время для старшины:
непосильно для жизни бремя от той войны.
Вот, качаясь, бредёт, хмелем смятый, он по цветам,
где когда-то была им взятая высота.